кирилл гречкин # баббл юра насонов

егор меленин, больше известный как “одной сюжетной ветки нам будет мало, давайте параллельно еще парочку”, ищет кирилла гречкина на кроссовер.
знание фандома черной весны необязательно

говорят, у тебя можно достать оружие, а нам нужны пистолеты. желательно старые и дуэльные, но, если честно, мы не будем слишком сильно привередничать.
говорят, ты — вип-клиент в ночном клубе рауля кудинова. я пару раз видел вас рядом, и мне показалось странным то ускользающее сходство во взгляде, которое есть у вас двоих.
говорят, ты золотой, невыносимый мальчик с мертвой пустотой на месте сердца. папа подарил тебе машинку, квартиру в центре и диплом, а про свободу — позабыл.

но это все сплетни. а как все на самом деле? что-то говорит мне, что дуэльный клуб покажется тебе веселой затеей.

---

во-первых, я хочу закроссоверить черную весну и баббл, и мои пацаны одобряют. (пацаны, моргните, если вы у меня в заложниках.) мы обеспечим подпольные гонки, отсыревший неон ночной питерской жизни с интеллигенцией и спиртом.
во-вторых, у нас есть стас кудинов со своими дэдди ишьюз, которые ему нужно реализовывать на своих и чужих детях.
в-третьих, я могу сыграть тебе под маской личного водителя с лицом олега трофима, который всегда может попытаться приучить тебя к нормальной жизни и вытащить тебя из твоей золотой клетки, если ты, конечно, захочешь посмотреть на настоящий мир.
в-четвертых, у нас есть кроссовер с анной карениной, мы ребята опасные.

пример поста

Егор поджимает губы на Борины слова об Илье.
Это плоско, гадко, и ему хочется отряхнуть Борины руки, чтобы Слепой не измазал его своим неуместным предложением денег.

Он понимает, о чем говорит Хенкин. У Мела под языком собирается горькая желчь, и хочется сплюнуть в сторону. Илья, как бы не старался, — избалованный ребенок, который только и может, что попытаться пихнуть цифры. Он как будто не понимает, что из-за него
из-за
из-за
из-за
него (тебя, мел? — голос Режиссера) него него
Боря выстрелил, перешел грань, изменился навсегда.

(этого бы с ним не случилось, если бы не твоя идея дуэльного клуба, егор.)
Егор не жалеет о дуэльном клубе, никогда, даже в минуты особенно острого душевного переживания. Даже в минуты, когда Боря стоит перед ним вот такой, с застревающими между зубов словами.

Мел почти блаженный, ему кажется, что запах пороха — это церковный ладан, гулкий звон колоколов в ночной непроглядной темноте, острый, болезненный луч маяка, выхватывающий силуэты их растерянной души.

Душевная работа должна быть, справедливость — должна быть, честь — должна быть. Мы делаем широкий шаг, не закрывая глаз, и бездна гостеприимно распахивает объятия для своих детей.

— Любовь для всех, — Егор отзывается легко и уверенно. Ему все еще кажется, что он чувствует неловкое осторожное Борино объятие. Чувствует, как растерянно бьется его сердце через несколько слоев одежды. Он чувствует тепло — в своем.

Мел думает о Леше. О том, как его пальто пахнет табаком, лекарствами и горьким одеколоном. О его прямой, смешливой выправке, и манере чуть вздергивать голову и закладывать руки за спину.
Мел думает, что Леша — настоящий офицер, смелый покоритель железных машин и неба.
Мел думает, что за то, что происходит между ними с Лешей, он был бы готов выстрелить еще раз.

— Они были, наверное, красивой парой. Ну, Стас этот и Игорь, — Егор выдыхает сигаретный дым, задумчиво закусывает сигаретный фильтр. Игоря он мало знал, видел мельком, школьникам он не наливал — умный был. (Но, видимо, не слишком.) Стас часто был в их квартире, правда, естественно, только на словах отца.

Есть в Стасе что-то, что Влада задевает.
Устроенность в жизни, видимо.
Егор никак не может все взять в толк, как можно так презирать богачей, как делает Влад, презирать весь этот быт, всю эту жизненную хваткость, и, при этом, работать на них.

(— мог бы преподавать в университете, мог бы сделать карьеру, а остался тут, в коктебеле, из-за тебя, егор, из-за тебя, он сам говорил по пьяни, по пьяни чего только не скажешь, с одним только условием, чтобы это все было правдой.)

Еще он знал Стаса из-за Анжелы. Видел, как подвижный, насмешливый Анжелин отец придерживает под локоть не до конца трезвого, тощего мужчину. Почему-то тогда смутился и не стал смотреть дальше.

Они не должны об этом говорить, ну, Боря и Егор. Это вроде не по-пацански, есть как бы невысказанный вслух запрет. Но Боря целовал Ваню, а Мел случайно видел. Но любовь в голове у Егора и правда для всех.
Анжела с утра писала ему, а он не прочел до сих пор. Как он должен читать ее сообщения, когда карман жжет значок с чужих учений, а кончик языка — личная, волнующая тайна. Когда даже Режиссер запахнул на груди свою куртку, чтобы прикрыть дырку, и любопытно прищурился, чтобы послушать их с Лешей историю.

Сын мента, молоденький ментеныш — Егор щурится, пытается разглядеть в сосредоточенном, чуть взволнованном Борином лице что-то, что напомнило бы ему Константина Анатольевича в своей форме. Егору хочется спросить Борьку, мол, тебя что, батя не учил по понятиям жить, что ты за Кисловым увязался не в друзья? Спросить и рассмеяться, потому что у Константина Анатольевича ебальник бы был такой, словно он свою фуражку проглотил, если бы он
у з н а л.

Как он вообще умудрился при своей ментовской наследственности? Егор знает, как, у Бори просто сердце — оно особенное. Оно такое большое, что в нем весь Коктебель, прибрежный городок с белой звездочкой во лбу, смешные школьники, упрямый отец, горячий, беспокойный Ванин взгляд. Ну и как Константин Анатольевич сможет прикрыть такое Борино сердце ментовской формой, которая у них передается по наследству, как генетическая мутация? Никак. Никак, не поместится оно под фуражкой.
Будет Боря Хенкин стоять на построении в таком же, как у всех мундире, а эти все будут на него оборачиваться, будут выжженной душой чувствовать, что он — не их. Что в его костях морской воздух свободы, а в его крови — умение любить вопреки всем правилам, а в его легких — запах пороха, которым пахнет справедливость.

Меленин подумал о Стасе и прикусил на всякий случай кончик языка (не помогло).
— Интересно, а Константин Анатольевич знает…? Ну, о Кудинове. Они же с детства вроде дружат.
Режиссер одобрительно сжимает Егорово плечо, за то, что он сдержал окончание фразы: “А вдруг они мутили в школе, а, Борь?”

— Вдруг он и об Игоре знает?

Егор иногда думает, что будет, если отец узнает об их дуэльном клубе. В его честном сердце в ответ гудит абсолютная пустота, ему почему-то кажется, что Влад сделает вид, что ничего не происходит, не выдержит взгляда глаза в глаза. Он будто бы воспитал в нем необходимость, жизненную необходимость, справедливости, и теперь не может с ней справиться.

Егору кажется, что он был в прошлой жизни белым офицером. Егору кажется, что Боря — тоже. Они, наверное, погибли вместе, в один час, под маленьким городком, где стоял их полк, погибли, зная, что вернутся снова. Найдут Ваню, Гену и дуэльный гарнитур.



(— а что будет, если узнает вронский, а, егор?)

anthony stark # marvel robert downey jr. (не принципиально)

это было в тот месяц, когда мой дом вдруг стёрло с лица земли.

многие из выживших тогда пытались бороться с силой, которой на самом деле даже сами мстители толком то и не могли противостоять. большинство из тех, кого я знал прежде — не стало в первые же минуты; каштаны, которые служили домам живой преградой с восточной стороны, начисто облетели и теперь лежали голышом, поднимая к небу чёрные высохшие корни. дорога, ведущая в город, была усыпана обломками и раздавленными трупами, которые успели покрыться земляной пылью и лежали теперь на песке вперемешку со сгоревшими листьями.

меня привезли к развороченным глыбам в середине августа, через четыре дня после трагедии; я вышел из военного милоша и увидел только голую развороченную землю вместо дороги в город. я услышал хруст под подошвой сапога, растерянно опустил глаза и увидел каштан, треснувший под моей ногой, зелёную мякоть, вытоптанную смолистой грязью, и выдавленное из него чёрное ядрышко. за два дня я в одиночку разобрал обломки дома, я похоронил их всех — неподалёку, в особом, густо заросшем крапивой месте, где под землёй журчала вода и дул сырой и солёный подземный ветер.

тогда я ещё не понимал, что случилось, я почему-то чувствовал себя обманутым; здешний мир возле дома, состоявший из имён, которые я помнил, из деревьев, пчёл, глины и воды, лишился разом всего — всего того, что я представлял себе здесь неуязвимым, практически бессмертным. мне было двадцать три года, не больше, и мир уже дал трещину. с тех пор я так и хожу вокруг неё, не понимая наверняка, хочу ли я получить всему этому хоть какое-то объяснение — от тебя.

---

у меня незакрытый гештальт: дать старку по морде; желательно, дважды пока рука не устанет; желательно, тет-а-тет. в этом описании всего два слова о тони, потому что это концепт; потому что со стороны земо, ему не хочется знать, кто такой тони, что он за человек, какой у него характер, какая у него любимая песня, ему хочется только каких-то разъяснений для самого себя и всему тому, что уже когда-то произошло. ну а мне очень хочется подробностей всех этих сложных взаимоотношений, хочется рассмотреть в старке что-то вроде ч е л о в е к а, у которого всё-таки есть сердце и который умеет сожалеть, даже спустя столько лет. скажу сразу: я не вижу вариантов для красивого развития этих взаимоотношений, потому что, после случившегося, несмотря на все возможные душевные усилия, земо всегда будет держать в голове то, что случилось с его семьёй; но несмотря на это, мне важно подвести между ними какую-то черту определённости и выкатить тебе небольшой сюжет на ту часть мувиверса, которая «про людей» и никак не связана с космосом (потому что земо — это про землю, всё остальное его мало волнует). хочется поймать старка на борту личного самолёта — без охраны, без костюма, без гаджетов — и разглядеть в нём по-настоящему уставшего от жизни человека, который даже собственное сознание едва удерживает на поверхности, не говоря уже о том, какой груз висит на его плечах. можем в процессе договориться о сотрудничестве, а можем — снова разойтись как враги, тут уже как карта ляжет, или как сам захочешь; я хэдканоню, что из рафта земо всё-таки выбрался, но героем становиться не собирался, у него на восточную европу и то, во что выродилась гидра — свои планы, и, мягко говоря, героического там нет ни на грамм (но это с какой стороны посмотреть). давай, для начала, попробуем хотя бы поговорить о том, что случилось много лет назад в заковии, — не знаю, насколько это важно для тебя, но у меня уж точно камень с сердца должен сойти.

по важным моментам: слоупок по постам, зато постоянство гарантировано; приветствую у игрока в постах любую стилистику/время/лицо — всё как захочешь, потому что никого из нас не хочу ограничивать во вдохновении. ещё мне крайне важно, чтобы ты хотел/умел в обсуждение хэдканонов и развитие сюжета со своей стороны, потому что тащить эту часть в одиночку я не готов. заходи сразу в лс, если вдруг, приноси пост, и там уж обо всём договоримся.

пример поста

страшно и лень, просто я интендант из простыней шью белые флаги давно пришло время их распускать

В Кашмире стоял туман, и голова профессора из Германии кивала Земо из темноты, прямо над выпотрошенной тушей генерала Модрича. Тело, а точнее — всё то, что от него осталось — застряло между двумя бетонными блоками, которые обвалились через две минуты после взрыва, и теперь оказалось почти полностью затянуто под развороченные облицовочные доски. Из-за прорыва на дамбе, оно почти целиком оказалось под водой и теперь едва заметно двигалось вперёд и назад, волосы намокли, облепили красный от пыли и крови лоб и казались иссиня-черными под больничным светом ручного фонаря.

В одиночку выкорчевав кусок бетонной плиты, накрывающей утопленное тело, он присел на него, чтобы перевязать носовым платком хлюпающие в мокрых сапогах мыски. В какой-то книге про войну восьми князей в Китае ему попадалось похожее упоминание об утопленнике, который во время штурма артиллерии был ранен в плечо и соскользнул с моста в ручей; его придавило продовольственными ящиками, и когда он попытался выбраться — разорвал ногу и утонул в маленькой лужице, прямо посреди камней. Затянув платок, он вылил воду из военных сапог, перемотал ноги обрывками чужой формы и вновь опустил ноги в воду. Вода близ разрушенных колонн поднималась до колена, развороченную землю за эти дни успели размыть дожди.

Присев на корточки возле вытянутых ржавых маяков, он потянулся к всплывшему трупу и стал обшаривать его карманы. Распухшая голова генерала скрылась, ядовитый фонарь стал тускнеть в предрассветной дымке, и каменистый Лиддар снова стал невинным гималайским родником, окружённый ивами, зелёным мхом и рогозом.

Хорошо бы теперь выпить чаю с мёдом, подумалось ему, в одной из опустевших палаток Бергишеского клуба и залезть, отогреть ноги под пуховое одеяло, да вот только не выйдет — придётся вернуться в Гароту, собрать вещи и убраться отсюда первым же рейсом.



шавиль, проездом, двадцать восьмое февраля

ты помнишь пять глав из послания иоана? нигде в своих записях он не говорит об определении чистоты, но мы уже понимаем из его слов, что вещи, из которых она состоит — их должно быть шесть. чистота веры и чистота мысли — на самом деле синонимичны, если мы не берём в расчёт те хрупкие постулаты, на которые он ещё в то время опирался. вспомни самые распространённые толкования: шесть дней творения, шесть планет в толковании стефаноса александрийского, шесть ступеней к храму царя соломона и двенадцать каменных львов, по два на каждую ступеньку, и на последней оба будут смотреть на восток.

может быть не совсем ясно, что он имел ввиду по числу жертв и мастеров, но если ты вспомнишь августина или магараля, которые признавали число шесть — совершенным, числом полноты, поскольку распространиться можно исключительно в шести направлениях, ты вспомнишь, что у мастеров — всегда при себе будет ключ; и задача не в том, чтобы найти именно ключ. трудность решения заключается в том, что один из шести мастеров — обязательно мёртв. значит и решить задачу становится невозможным.

может быть и тебе пришло время писать шестую главу,
никому не оставив ключ?



Почему я назначил ему встречу в Белграде? На это было несколько причин. Прежде всего, я не мог пригласить его в дом, и если за мной следили, воскресная поездка в Скардалию никого бы не удивила. Я хотел приехать немного раньше и побывать в старом городе, куда ленюсь выехать просто так, хотя туда бегает жёлтый трамвай и езды всего километров двадцать. Третья причина была куда серьёзнее: этот район я знал наилучшим образом, и если бы так сложились обстоятельства, и мне бы вновь пришлось бежать — отсюда самый короткий путь к шоссе номер семьдесят, границе с Румынией.



Под широкими летними шляпками из соломы — будьте благословенны английские традиции, которым сербы с конца восьмидесятых благосклонно следовали — не видно ни волос, ни бровей, а это единственные черты балканских женщин, которые стоит запомнить, чтобы их различать. Нет, в Белграде вообще не принято разглядывать случайных прохожих, поэтому в местных кофейнях столики стоят близко друг к другу, но к соседям никто никогда не приглядывается.

Не было слышно и боя колоколов, хотя совсем неподалёку расположился храм Святого Саввы, и официант, завидев какой-то интерес к окружению, посмотрел на своего гостя с таким изумлением, будто тот вдруг заговорил с ним на иврите или принялся подмешивать в свой чёрный кофе — креплёное португальское вино. Вместо боя часов сюда доносился одинокий голос медной валторны: здесь такое не каждый день и только до полудня, так что есть время нарисовать у себя в голове образ крепко пьющего музыканта, живущего в квартирке, сплошь заставленной пустыми бутылками, напротив брусчатой площади; очень угрюмого человека, вспоминающего о музыке только по утрам, пока у него в голове ещё ясно.

— Его зовут Фабио, он живёт в трёх кварталах отсюда и каждый день опаздывает на работу, потому что только здесь и сейчас — в промежутке между девятью и десятью часами утра, он может встречаться со своей внучкой и угощать её мороженным перед тем, как мать отведёт её в школу, — бесшумно перегнувшись через зелёную ограду летней веранды, Гельмут вдруг тихо заговорил из-за чужой спины; как-то мельком, почти суматошно, растянул свою ненавязчивую улыбку и вдруг добавил. — Давай постараемся им не мешать, хорошо?

В руках у Земо был конторского вида листок, вероятно, предназначавшийся для чужой подписи — что-то вроде учётного документа из военкома, а также простая шариковая ручка. Июльское утро было солнечным, толстые зелёные стекла кафе сияли, будто морская пена, и он бросил несколько слов официанту, заказав кофе и передав листок, неторопливо обошёл ограду и присел напротив чужого столика, принявшись закатывать белые рукава рубашки. С каждым часом воздух в городе разогревался до душноты.